От себя не убежишь - Страница 23

Пока она стояла, опершись на перила, сзади неслышно подошел Джек. Обняв за талию, он зарылся лицом в ее распущенные волосы, а затем медленно повернул к себе лицом и осторожно поцеловал в губы. Глэдис вздохнула и неуверенно погладила его по щеке…

Затем они направились в ванную, где преобладали голубые и золотистые цвета.

– Ну что ты делаешь, – смущенно лепетала Глэдис, отводя его руки, пытавшиеся расстегнуть ее платье. – Я и сама могу… А ты уверен, что, пока мы будем в ванной, к нам никто не войдет? Ведь ты же заказал шампанское.

– Мы находимся в городе влюбленных, – усмехнулся Джек, – можно даже сказать, в мировой столице любви. Здесь все понимают, что такое страсть и желание, а потому снисходительны и учтивы. Подожди, я включу воду…

Он был так нетороплив, нежен и деликатен, что Глэдис постепенно осмелела. И они принялись ласкать друг друга легкими, дразнящими прикосновениями, шелковистыми от ароматного мыла «Камэй». Потом Джек вытер ее досуха, перенес в спальню и положил на кровать. Полузакрыв глаза и ощущая пленительную истому, Глэдис наблюдала за всеми его действиями, пока не произошло нечто неожиданное – Джек вдруг дернулся, застонал от досады и боли и замер…

Ночи любви у них так и не получилось, поскольку дала о себе знать застарелая травма, полученная им еще во время службы в морской пехоте. Впрочем, они так замечательно провели время, что им некогда было об этом жалеть.

Воскресным утром Джек устроил ей замечательную экскурсию по Парижу. Начали они с Дома инвалидов, где, перегнувшись через перила балюстрады, долго рассматривали гробницу самого знаменитого француза – Наполеона. Это был склеп, посередине которого, на сером постаменте, стоял большой саркофаг, сделанный из темно-красного камня. Верхняя поверхность саркофага была изогнута в виде гигантского каменного свитка и мерцала зловещими бордовыми бликами в свете неярких светильников. А по стенам самого склепа, среди трофейных знамен, покорно свесивших обветшалую бахрому, располагались двенадцать аллегорических фигур, символизирующих наиболее известные победы императора.

Затем Джек повез ее к Новому мосту, на середине которого стоял конный памятник самому популярному королю Франции Генриху IV, а прямо за мостом высилось самое знаменитое сооружение Парижа. Серовато-черный фасад с двумя четырехугольными башнями и острым готическим шпилем, в нишах фасада стоят статуи многочисленных королей, а сверху свешивают свои уродливые головы химеры, бросающие вниз, на людей, хищные взоры каменных глаз, – именно таким запомнился Глэдис собор Парижской Богоматери.

– Кстати, – заявил Джек, когда они оказались на крыше собора. – Вон там, слева, находится тюрьма Консьержери, в которой, дожидаясь казни, сидела несчастная Мария Антуанетта, жена… впрочем, к тому времени уже вдова Людовика XVI. А ты знаешь, что в нее был безумно влюблен один шведский офицер? Он отчаянно пытался спасти обожаемую королеву, для чего и организовал бегство всей королевской семьи из Франции, которое не удалось по чистой случайности, из-за рокового стечения обстоятельств.

– Короля по портрету на банкноте опознал сын какого-то почтмейстера, – вспомнила Глэдис.

– Совершенно верно.

– А что стало с тем шведским офицером? – заинтересовалась она. – Кстати, а он действительно был возлюбленным Марии Антуанетты?

– Скорее всего, да, хотя историки на этот счет расходятся во мнениях, – сказал Джек, немного поразмыслив. – Но очень жаль, если между ними так ничего и не было. Представляешь себе: такая любовь, можно сказать, у подножия гильотины, и…

– И что?

– И нечего вспомнить в последние мгновения жизни! Королева была казнена по совершенно гнусному, абсолютно надуманному обвинению в совращении собственного сына. А шведский офицер, вернувшись на родину и дожив до старости, однажды был вытащен из кареты и растерзан взбунтовавшейся толпой. Ну ладно, хватит о грустном. Становись лучше вон к той химере, а я тебя сфотографирую.

Глэдис подошла к химере. Но, всмотревшись в ее ужасную морду, с визгом отбежала и спряталась за Джека.

– В чем дело? – удивился он.

– Она очень страшная, уродливая и противная! Хочу у другой.

– Ну, тогда сама выбирай.

Глэдис выбрала химеру «с видом на Люксембургский дворец», хотя Джек и уверял ее, что задний план все равно получится цветным, расплывчатым пятном.

Потом она тоже сфотографировала Джека. Но вот сделать совместную фотографию им так и не удалось – как назло, поблизости не оказалось других туристов!

Вдоволь налюбовавшись Парижем с высоты собора, они спустились вниз и, приобретя в сувенирной лавке полный набор гипсовых химер, поспешили в аэропорт.

Уже на обратном пути, в самолете, Джек читал полусонной Глэдис стихи Бодлера:

Я в скорбном восторге тебя почитаю,
Как небо ночное, сосуд всех печалей.
Тем больше тебя я люблю и желаю,
Чем больше ночной тебя мрак покрывает,
Чем больше себе представляю, как ты
Стремишься укрыться во тьме пустоты.
Я в страшной атаке иду напролом,
Как будто посажен я в клетку со львом.
И нежно люблю тебя, зверь мой жестокий,
Мне нравится холод моей недотроги… —

и ласково гладил ее волосы.

А потом он рассказал ей историю своей давней любви, странным образом связанной именно с Бодлером. Об этой истории не знал ни один из его друзей или сослуживцев, включая Брайана.

Глэдис была искренне потрясена услышанным, тем более что у этой любви имелось одно совершенно замечательное последствие…

– Все это произошло несколько лет назад, – рассказывал Джек, – когда я по делам службы, а тогда я еще работал в одной фирме, занимающейся торговлей пушниной, случайно оказался в индейском поселке, расположенном на берегу Большого Медвежьего озера, там, где в него впадает река Макензи. Индейцы жили довольно бедно, так что по сравнению с ними я поневоле ощущал себя миллионером. Развлечений в поселке не было никаких, поэтому я начал всерьез заглядываться на местных девушек.